Философия древнего Рима Философия древнего Рима Древний Рим не создал новых философских систем. После подчинения Греции Риму на древнеримскую почву переходят учения, которые появились в Древней Греции в эпоху крушения афинского государства, – эпикурейство, стоицизм, скептицизм. Престиж философа достигает высшей точки. «Сильные мира содержали при своей особе домашнего философа, который был в то же время их ближайшим другом, наставником, стражем их души… В больших печалях приглашали философа, чтобы он утешил» (Ренан Э. Марк Аврелий… С. 29–30). Философ выполнял роль, которую впоследствии в христианстве играли духовники. «Таким образом, осуществилось настоящее историческое чудо, которое можно назвать владычеством философов» (Там же. С. 32). Практическая направленность римской души привела к тому, что в Древнем Риме интересовались не диалектикой и метафизикой, а преимущественно этикой. Римляне взяли из греческой философии две основные темы: как избежать страха смерти (к этому стремились эпикурейцы) и как ее достойно встретить (стоики). В Древней Греции противопоставленные, в Древнем Риме стоики и эпикурейцы дополняли друг друга (Сенека охотнее всего цитировал Эпикура). Популярности Эпикура способствовала поэма «О природе вещей» Лукреция Кара, уроженца Рима (ок. 99 – ок. 55 гг. до н. э.). Лукреций был не теоретиком, а поэтом, скорее эпикурейцем, чем поэтом, потому что сам объяснял, что взялся изложить взгляды Эпикура в поэтической форме для облегчения их восприятия, следуя принципу, что главное – наслаждение, как, скажем, больному дают горькое лекарство вместе с медом, чтобы не было неприятно его пить. Проблема «бог и зло» одна из самых сложных в этике. Христианство отвечает на нее утверждением, что Бог дал людям свободу воли; индийская философия – концепцией кармы. Эпикурейцы дают свой ответ, считая, что боги не вмешиваются в жизнь людей, потому что в противном случае, по Эпикуру, пришлось бы признать, что допускающие зло боги или не всемогущи, или не всеблаги. И интересное дело: сам Эпикур, по Лукрецию, оказывается выше богов, потому что боги не вмешиваются, а Эпикур своим учением спас человечество от страхов. Еще раз убеждаемся: чем ниже ставятся боги, тем выше оказывается человек. «О богах ничего не знаю», – говорит Будда, и… обожествляется. Боги не вмешиваются, утверждает Эпикур, и… почитается богом. Недавний пример – обожествление правителей атеистического государства. Оканчивается поэма Лукреция описанием массовой смерти от эпидемии. Так оптимистическое учение Эпикура неожиданно оборачивается пессимистическим выводом римского поэта относительно возможности его реализации в жизни. В дальнейшем, со становлением империи, места для оптимистических учений вообще не осталось, и мы видим только стоиков и скептиков. Эпикурейство больше подходит для свободных людей, могущих забраться в «башню из слоновой кости». А раб? Как он может жить незаметно и без страхов наслаждаться жизнью? Каждый человек в эпоху империи был под пятой тирана. В этих условиях учение Эпикура теряет свою жизненную силу, уже не подходит к социальным обстоятельствам Римской империи, когда человек принуждается к противостоянию с властью. Ни один из многочисленных последователей Эпикура ничего не изменил в его учении. Или оно настолько целостно, что ни прибавить ни убавить, или в эпикурейцы не шли творческие люди. Напротив, метафизика стоиков сделала сильный крен в сторону платоновского идеализма, тогда как этика (а для стоиков, тем более римских, именно она была главной) изменилась мало. Взгляды римских стоиков отличались от греческих по тональности – силой своего чувства и выразительностью позиции, – и это объяснялось изменением социальных условий. Постепенно подтачивалось достоинство людей и вместе с тем их уверенность. Иссякал психологический запас прочности, и начинали преобладать мотивы обреченности. Б. Рассел писал, что в плохие времена философы придумывают утешения. «Мы не можем быть счастливыми, но мы можем быть хорошими; давайте же представим себе, что пока мы добры, неважно, что мы несчастливы. Эта доктрина героическая и в плохом мире полезная» (Рассел Б. История западной философии. М., 1959. С. 286). У римских стоиков ведущими чертами становятся не гордость, достоинство, уверенность в себе и внутренняя непоколебимость, а скорее, слабость, ощущение ничтожности, растерянность, надломленность. Нет у них оптимизма греков. Понятия зла и смерти выходят на первый план. Римские стоики демонстрируют стойкость отчаяния и терпения, сквозь которую прорывается мотив духовной свободы. Известным римским пропагандистом стоицизма был Цицерон. Им разъяснены основные стоические понятия. «Но первая задача справедливости – в том, чтобы никому не наносить вреда, если только тебя на это не вызвали противозаконием» (Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М., 1974. С. 63). Жить в согласии с природой означает «быть всегда в согласии с добродетелью, а все остальное, что соответствует природе, избирать только в том случае, если оно не противоречит добродетели» (т. е. богатство, здоровье и т. п.). Больше, впрочем, Цицерон прославился как оратор. Цицерон стоял у смертного одра республики. Будучи сенатором, он говорит как государственный муж с подданными, избравшими его. Следующий известный стоик пришел, когда республика погибла. Сенека не мечтает об ее реставрации, смирился с этим и своей проповедью, не назидательной, как у Цицерона, а дружественной, обращается не к жителям государства, а к отдельному человеку, другу. Испанец Сенека (ок. 5 до н. э. – 65 н. э.) родился в Риме. С 48 г. н. э. он воспитатель будущего императора Нерона, от которого и принял смерть. Это автор для всех времен и народов, и если есть несколько книг, которые в своей жизни должен прочитать каждый, в этот список входят «Нравственные письма к Луцилию». С эстетической и нравственной точек зрения произведения Сенеки безупречны. Даже у Платона высокохудожественные куски текста перемежаются с вполне заурядными. У Сенеки все тщательно отделано и соединено в одно целое, хотя мы имеем дело с циклом писем, по-видимому, действительно, написанных адресату в разное время. Единство произведению придает цельность мировоззрения автора. Нравственная проповедь Сенеки не грешит назидательностью, дешевыми лозунгами, а тонко ведет и убеждает. Мы видим в авторе сочетание гордости, доблести, благородства и милосердия, которое не встречаем ни у христианских миссионеров, ни у философов Нового времени. В творчестве Сенеки преобладает мотив страданий, а уверенность в возможности избавления от них гаснет, оставляя надежду только на себя. «Изменить… порядок вещей мы не в силах, – зато в силах обрести величие духа, достойное мужа добра, и стоически переносить все превратности случая, не споря с природой» (Сенека Л. А. Нравственные письма к Луцилию. М., 1977. С. 270). Вне себя человек бессилен, но он может быть господином самого себя. Ищи опору в собственной душе, которая и есть бог в человеке, советует Сенека. Внешнему давлению Сенека противопоставляет индивидуальное нравственное самосовершенстование и борьбу прежде всего с собственными пороками. «Ничего я не осудил, кроме самого себя. И с чего тебе приходить ко мне в надежде на пользу. Кто рассчитывает найти здесь помощь, ошибается. Не врач, а больной живет здесь» (Там же. С. 124). В отличие от киников периода расцвета философии Сенека считает больным самого себя. Для обретения независимости от деспотических сил, во власти которых находится человек, Сенека предлагает стать равнодушным к судьбе, не следовать подобно скоту за вожаками стада и воззрениями, которые находят много последователей, а жить как требует разум и долг, т. е. по природе. «Жить счастливо и жить согласно с природой – одно и то же» (Антология мировой философии. Т. I. С. 514). По Сенеке, смерть нужна не потому, что страдание превышает удовольствие, как для Гегесия, а как способ освобождения от жизни, не соответствующей достоинству человека. Мотив самоубийства у Сенеки становится столь сильным, потому что в эпоху империи только так можно было стать свободным, и свобода впервые стала цениться, когда исчезла из реальной жизни. Воспевание смерти римскими стоиками – это не жажда смерти, а признание поражения человека. «Тому, кто попал в руки владыки, поражающего стрелами его друзей, тому, кого господин принуждает вырвать внутренности у родных детей, я скажу: что ты рыдаешь, безумец, чего ты ждешь? Чтобы враг уничтожил твой род, чтобы какой?нибудь чужой владыка напал на тебя? Куды бы ты ни обратил свой взор, всюду ты найдешь исход из своих бедствий! Взгляни на этот крутой обрыв – он ведет к свободе, взгляни на это море, этот поток, этот колодезь – на дне их таится свобода; взгляни на это дерево – невысокое, засохшее, жалкое – с него свешивается свобода. Твоя шея, твоя гортань, твое сердце – они помогут тебе избежать рабства. Но эти пути слишком трудны, они требуют большой мощи, душевной и телесной; ты спросишь, какой же путь к свободе открыт; он в любой кровеносной жиле твоего тела» (История римской литературы. Т. 2. С. 81). Смерть для Сенеки – критерий прожитой жизни. «Все наши прежние слова и дела ничто… смерть покажет, чего я достиг, ей я и поверю» (Сенека Л. А. Нравственные письма… С. 50). «Смерть не есть зло. – Ты спросишь, что она такое? – Единственное, в чем весь род людской равноправен» (Там же. С. 320). Но и в жизни все люди равноправны в одном – и свободные, и рабы. Все люди – рабы по отношению к фортуне. И каждый в рабстве у самого себя. «Покажи мне, кто не раб. Один в рабстве у похоти, другой – у скупости, третий – у честолюбия и все – у страха… Нет рабства позорнее добровольного» (Там же. С. 79). Понимая рабство в самом широком смысле и борясь против него, отражая тем самым растущие антирабовладельческие настроения, Сенека верит в то, что каждый человек свободен потенциально, в душе. Мораль Сенеки отличается милосердием, человеколюбием, состраданием, жалостью, благоговейным отношением к другим людям, благожелательностью, незлобивостью. Во всесильной империи жизнь философа небезопасна, и это в полной мере испытал Сенека, обвиненный бывшим учеником Нероном в заговоре против себя. Хотя никаких улик не нашлось, Сенека, не дожидаясь ареста, вскрыл себе вены, сохранив верность своим взглядам. Не столь важно, участвовал ли Сенека в заговоре, уже то, что он принимал участие в государственных делах в такое время, говорит о том, что он готовил себе гибель. Сенека – вершина нравственно-философской мысли. Ему удалось синтезировать ценное, что было в античной этике, не исключая и оппонента стоиков Эпикура. Сенека издевался над софизмами и антиномиями. Он мог согласиться, что объективная истина невозможна, но для него не этот вопрос важен, а вопрос как жить? От него не спасешься парадоксами, его надо решать здесь и сейчас. Сенека соединил в себе судьбы трех великих древнегреческих философов. Он был воспитателем будущего императора, как Аристотель; писал столь же художественно, как Платон; и умер, как Сократ, в убеждении, что по установлению природы «несчастней приносящий зло, чем претерпевающий». Эпиктет (ок. 50—140) был первым из знаменитых философов, который был рабом, но для стоиков, признающих всех людей равными, это не удивительно. Издевавшийся над ним хозяин сломал ему ногу, а затем отпустил калеку. Вместе с другими философами он был впоследствии выслан из Рима и открыл свою школу в Никополисе (Эпир). Его учениками были аристократы, бедняки, рабы. В своей школе нравственного совершенстования Эпиктет учил только этике, которую называл душой философии. Первое, что требовалось ученику, – осознать собственную слабость и бессилие, которые Эпиктет называл началами философии. Стоики вслед за киниками считали, что философия есть лекарство для души, но чтобы человек захотел принять лекарство, он должен понять, что болен. «Если хочешь быть хорошим, сперва проникнись убеждением, что ты плохой» (Цит. по: Маковельский А. Мораль Эпиктета. Казань, 1912. С. 6). Первая стадия философского обучения – отбрасывание ложного знания. Начав учиться философии, человек испытывает состояние шока, когда под воздействием истинного знания он как бы сходит с ума, отказываясь от привычных представлений. После этого новое знание становится чувством и волей человека. Три вещи необходимы, по Эпиктету, чтобы стать добродетельным: теоретические знания, внутреннее самосовершенствование и практические упражнения («нравственная гимнастика»). Требуется ежедневное самоиспытание, постоянное обращение внимания на себя, свои мысли, чувства и поступки; зоркое слежение за собой как за злейшим врагом. Для освобождения от страстей надо постепенно уменьшать пищу, которой они питаются. Если привык сердиться ежедневно, постарайся сердиться через день и т. д. Два основных принципа Эпиктета: «выдерживай и воздерживайся». Стойко выдерживай все внешние трудности, которые обрушиваются на тебя, и ко всему, что бы ни случилось, относись спокойно. Воздерживайся от любых проявлений собственных страстей, памятуя, что твои?только разум и душа как нечто единое и разумное, а не тело. На земле все пленники и одинаково дети бога. К богу Эпиктет взывал так страстно, что назван предтечей христианства. Обнаруживаем мы у Эпиктета и золотое правило этики. «То положение, которое ты не терпишь, не создавай для других. Не желаешь быть рабом – не терпи рабство около себя». Необычно для философа, но полностью противоположно, чем у Эпиктета, общественное положения Марка Аврелия (121–180) – император. Тем не менее его пессмизм и мужество отчаяния столь же выразительны. Шатко стало не только положение личности, тем более раба, но и империи. Наступал период ее заката. У Марка Аврелия была огромная власть, но она не радовала его. Как ни покажется странным, именно в период максимального могущества империи человек внутри нее чувствует себя в наибольшей степени незащищенным и ничтожным, раздавленным и беспомощным. Чем сильнее государство, тем слабее человек. И не только раб или придворный, а сам всемогущий правитель. Как все стоики, Марк Аврелий ищет смысла. «Что мне и жить в мире, где нет божества, где промысла нет» (Марк Аврелий. Размышления. II, 11). Попытка избавиться от зависимостей, предпринятая эпикурейцами, делает жизнь бессмысленной. В исполнении разумного промысла – долг человека. «Я исполняю свой долг. Ничто другое не отвлекает моего внимания». Исполнению долга способствуют добродетели, точнее одна добродетель как единство, в различных ситуациях проявляющееся в виде благоразумия – знания того, что есть добро, что зло, что следует делать, а что нет; здравомыслия – знания того, что следует избирать, чего избегать; справедливости – знания о воздаянии каждому по заслугам; мужества, знания о страшном и нестрашном; праведности – справедливости в отношении богов. Говорит Марк Аврелий и о желательности таких черт характера, как простота, добропорядочность, неиспорченность, серьезность, скромность, благочестие, благожелательность, любвиобилие, твердость в исполнении надлежащего дела. «Вот и являй себя в том, что всецело зависит от тебя: неподдельность, строгость нрава, выносливость, суровость к себе, несетование, неприхотливость, благожелательность, благородство, самоограничение, немногоречие, величавость» (Там же. IV, 5). «Совершенство характера – это то, чтобы всякий день проводить как последний» (Там же. VII, 69). Марк Аврелий подошел совсем близко к евангельскому «возлюбите врагов ваших», хотя был противником христианства. Он дает три оправдания того, почему не стоит гневаться на обидевших тебя: во-первых, на этом проверяется собственное доброжелательство; во-вторых, людей невозможно исправить, а стало быть, нет смысла обличать их; в-третьих, «лучший способ отомстить недобрым состоит в том, чтобы им не уподобляться» (Там же. VI, 6). Всеобщий разум распространен повсюду, как воздух, и его надо благодарить за все, даже за несчастья. Судьба назначает человеку нечто, как врач прописывает лекарство. Здесь не философия, как у киников, а судьба – врач. Лекарство же бывает горьким. Так и зло в мире – горькое лекарство, которым лечит природа. Это близко к христианскому представлению о том, что болезнь дается в наказание за грехи, и человек не может и не должен разбираться, за что наказан. Болезни не дала бы природа, если бы это не принесло пользы целому. Сами препятствия, как и зло, помогают нам. «И продвигает в деле самая помеха делу и ведет по пути трудность пути» (Там же. V, 20). Боль же и наслаждение не имеют к этике никакого отношения, так как они не делают человека ни лучше, ни хуже и не являются поэтому ни благом, ни злом. Марку Аврелию принадлежит небезызвестное выражение «жизнь – борьба», хотя он не склонен был восхищаться этим. Главное в жизни – быть достойным бога, гения, добродетели, и сохранить свой собственный цвет, как изумруд. «Свернись в самого себя» (Там же. VII, 28). Живи настоящим днем, но не привязываясь к нему, и ни на кого не обижайся. Важное место в философии Марка Аврелия занимает требование быть всегда одинаковым в ответ на действия внешних обстоятельств, что означает постоянную соразмерность, внутреннюю согласованность душевного склада и всей жизни. «Быть похожим на утес, о который неустанно бьется волна; он стоит, и разгоряченная волна затихает вокруг него» (Там же. V, 49). Сходные мысли встречались и у Сенеки. «Поверь мне, великое дело – играть всегда одну роль. Но никто, кроме мудреца, этого не делает; все прочие многолики» (Сенека А. Л. Нравственные письма… С. 310). Отсутствие целостности и цельности – причина того, что люди, запутываясь в перемене масок, оказываются расщепленными. А целостность нужна потому, что сам человек – часть мирового целого, без которого он не может существовать отдельно от остального тела как рука или нога. Представление о единстве всего во вселенной постоянно повторяется Марком Аврелием. То был единственный случай в мировой истории, когда государством правил философ и достигнута была видимая социальная вершина торжества философии. Казалось бы, именно Марку Аврелию и попытаться устроить государство на тех принципах, которые разрабатывались философией начиная с Сократа и Платона. Но он не только не начал кардинальных преобразований (хотя как у императора у него были все возможности – не то что у Платона), но даже не обращался к людям со ставшими модными в то время философскими проповедями, а вел лишь дневник – для себя. Это крайняя степень разочарованности в надежде улучшить положение. Осуществилось пожелание Платона о философе, управляющем государством, но Марк Аврелий понимал, насколько трудно исправить людей и общественные отношения. В самоумалении Сократа была ирония, в самоумалении Сенеки и Марка Аврелия – неподдельная скорбь. Учащий людей как жить бывший раб Эпиктет, философ на престоле Марк Аврелий, государственный деятель и писатель Сенека сравнимы по художественному дарованию с Платоном, а по пронзительности своих сочинений более близкие нам, чем Платон, – вот наиболее значительные имена римского стоицизма. Всех троих объединяло убеждение, что существует разумная необходимость подчинения всеобщему высшему началу, а своим следует считать только разум, а не тело. Различие же в том, что, по Сенеке, во внешнем мире все подчинено судьбе; по Эпиктету – воле богов; по Марку Аврелию – мировому разуму. Сходство между римскими стоиками и эпикурейцами, как и между греческими, заключалось в ориентации на жизнь по природе, замкнутость и автархию, безмятежность и апатию, в представлении о материальности богов и души, смертности человека и его возвращении в мировое целое. Но осталось понимание эпикурейцами природы как материальной вселенной, а стоиками?как разума; справедливости как общественного договора – эпикурейцами, и как долга перед мировым целым – стоиками; признание свободы воли эпикурейцами и высшего порядка и предопределенности стоиками; представление о линейности развития мира у эпикурейцев и цикличности развития у стоиков; ориентация на личную дружбу у эпикурейцев и участие в общественных делах у стоиков. Для стоиков источник счастья – разум, а основное понятие – добродетель; для эпикурейцев соответственно чувства и удовольствия. Стоики начали отходить от главной линии античности, и мотивы милосердия и покорности приближали их к христианской этике, как стремление к подавлению всех желаний – к буддизму. Поздним стоикам, однако, не хватало уверенности в своих силах, их разъедал скептицизм, и здесь они уступали религии. Скептики противостояли стоикам и эпикурейцам в Риме, как и в Греции, и значение их возрастало по мере ослабления творческих потенций философии. Скептицизм является неизбежным спутником рациональной мудрости, как атеизм – спутником религиозной веры, и он только ждет момента ее ослабления, как атеизм – момента ослабления веры. Отрицая представление о всеобщем благе, Секст Эмпирик (конец II – начало III в. н. э.) подвергает сомнению все достижения философии, начиная с Сократа. Своими рассуждениями о невозможности рационально объяснить изменение Секст завершает то, что начато апориями Зенона. Отличие Секста от элеатов в том, что те выдвигали апории для доказательства несоответствия разумных истин чувственным данным. Секст использует апории для дискредитации как показаний чувств, так и разумных доводов. Зенон утверждал, что движения нет, а Секст на основании той же апории делает вывод, что ничего не существует. На смену осмысливающему жизнь сократовскому скептицизму пришел обессмысливающий скептицизм Секста Эмпирика, и этим философия подписала себе приговор. Однако если все отрицать, то ни о чем невозможно говорить. Это заставляет все же высказываться положительно. Если я не знаю, знаю ли я что-либо, то, может быть, я все же что-то знаю? Последовательный скептицизм открывает путь к вере. Заслуга скептиков – в попытке определить пределы рационального мышления, с тем чтобы узнать, чего можно ждать от философии, а чего нельзя. Недовольные рамками, в которых функционирует разум, обращались к религии. Подрывая выводы разума, скептики все больше склоняли людей к вере и тем самым подготовили победу христианства, для которого вера выше разума. Им помогли эпикурейцы и стоики. Оказалось, что страх смерти не победить разумными доводами. Христианство возникло не случайно, распространение его подготовлено логикой развития античной культуры. Людям хочется не только счастья здесь, но и после смерти. Ни Эпикур, ни стоики, ни скептики не обещали этого. Встав перед дилеммой: разум или вера, – люди предпочли веру, в данном случае христианскую. Отвернувшись от рациональной мудрости, более молодое и уверенное в своих силах христианство победило дряхлеющую античную философию. Последняя почила, как мудрый старик, уступающий место новому поколению. С конца II в. христианство завладевает умами масс. Можно сказать, что христианство в борьбе с философией победило самую могущественную в истории человечества империю, а единственный в истории император-философ потерпел сокрушительное духовное поражение. Почему это произошло? Ослабление творческих потенций античной философии, изменение духовного климата и социальных условий жизни тогдашнего общества привели к триумфу христианства. Философия была сначала низвергнута, а потом использована для нужд религии, превратившись на полторы тысячи лет в служанку богословия. В римской цивилизации философия теряет свою теоретическую мощь, становясь преимущественно практической мудростью, что лишает ее главного достоинства – разумного поиска истины. Стараясь быть прежде всего полезной, философия исчерпывает себя.